Принцесса упивалась всеми этими свидетельствами своей популярности. Потом, после того, как Лене потихоньку шепнул ей несколько слов, она подала сигнал к отъезду. Скоро въехали в парк, все ворота которого охранялись солдатами полка принца Конде. Решетки были заперты вслед за въехавшими охотниками, но, казалось, и этой предосторожности было мало; все как будто еще боялись, чтоб к празднику не пристроился кто-нибудь чужой, и солдаты остались на часах у решетки, а около каждой двери был поставлен швейцар с алебардою, с приказанием отворять только для тех, кто ответит на три вопроса, служившие паролем.
Спустя минуту после того, как заперли решетку, звук рогов и свирепый лай собак дали знать о том, что олень был выпущен для травли.
Между тем с наружной стороны парка, против стены, построенной констаблем Монморанси, шесть всадников, услыша звуки рога и лай собак, остановились, поглаживая лошадей, и начали совещаться.
Глядя на их платья, совершенно новые, на упряжь, блестевшую на их лошадях, на лоснящиеся плащи, которые спускались с их плеч даже на лошадей, глядя на роскошь их оружия, которое они ловко выказывали, нельзя было не удивиться, что такие красивые и великолепные вельможи едут одни в то время, как все окрестное дворянство собрано в замок Шантильи.
Впрочем, блеск этих вельмож бледнел перед роскошью их начальника или того, кто казался их начальником. Вот его костюм: шляпа с пером, золотистая перевязь, тонкие сапоги с золотыми шпорами, длинная шпага со сквозной ручкой и великолепный голубой испанский плащ.
– Черт возьми! – сказал он, подумав несколько минут, пока прочие всадники смотрели на него с некоторым замешательством. – Как входят в парк? В ворота или в калитки? Впрочем, подъедем к первым воротам или к первой калитке, и мы, верно, войдем. Таких молодцев, как мы, не оставят за воротами, когда туда впускают плохо одетых людей, каких мы встречаем с самого утра.
– Повторяю вам, Ковиньяк, – отвечал тот всадник, к которому начальник обратился с речью, – повторяю, что эти дурно одетые люди, похожие на черт знает кого, но теперь разгуливающие в парке, имели над нами важное преимущество; они знали пароль. Мы не знаем пароля и не попадем в парк.
– Ты так думаешь, Фергюзон? – спросил с уважением к мнению товарища тот всадник, в котором читатель узнал уже давнишнего нашего приятеля, являвшегося на первых страницах этого романа.
– Думаю! Нет, не только думаю, а даже совершенно уверен! Неужели вы думаете, что эти люди охотятся просто для охоты? Как бы не так! Они, верно, замышляют что-нибудь.
– Фергюзон прав, – сказал третий, – они, верно, замышляют что-нибудь и не впустят нас.
– Однако же не худо позаняться травлею оленя, когда встретишься с ним на дороге.
– Особенно когда травля людей надоела, не так ли, Барраба? – сказал Ковиньяк. – Ну, так не скажут же, что мы не сумели взглянуть на этого оленя. У нас есть все, что необходимо для появления на этом празднике, мы блестим, как новые червонцы. Если нужны солдаты герцогу Энгиенскому, где найдет он людей отчаяннее нас? Самый скромный из нас похож на капитана.
– А вас, Ковиньяк, – прибавил Барраба, – в случае нужды можно выдать за герцога и пэра.
Фергюзон молчал и думал.
– По несчастию, – продолжал Ковиньяк с улыбкой, – Фергюзону не хочется охотиться сегодня.
– Ну вот, – сказал Фергюзон, – с чего вы это взяли! Охота – дворянское занятие, к которому я очень склонен. Поэтому я нимало не пренебрегаю ею и не отговариваю других от нее. Я только говорю, что парк, в котором охотятся, защищен решетками, а ворота для нас заперты.
– Слышите! – закричал Ковиньяк. – Слышите! Трубы дают знать, что зверь показался.
– Но, – продолжал Фергюзон, – это не значит, что мы не будем охотиться сегодня.
– А как же мы будем охотиться, когда не можем войти в парк?
– Я не говорил, что мы не можем войти, – хладнокровно возразил Фергюзон.
– Да как же можем мы войти, когда решетки и ворота для нас заперты?
– Да отчего бы, например, не пробить нам бреши в этой стенке, такой бреши, чтобы мы и лошади наши могли пробраться в парк? За этой стеной мы не найдем никого, никто не остановит нас.
– Уррра! – закричал Ковиньяк, от радости размахивая шляпой. – Прости меня, Фергюзон: ты между нами самый смышленый человек. Когда я посажу принца на место короля французского, я выпрошу для тебя место сеньора Мазарини. За работу, друзья, за работу!
Тут Ковиньяк спрыгнул с лошади и с помощью товарищей, из которых один остался у лошадей, принялся ломать стену, и без того уже разрушенную временем.
В одну минуту пятеро рабочих проломали проход в три или четыре фута шириною. Потом они сели на лошадей и под предводительством Ковиньяка въехали в крепость.
– Теперь, – сказал он, направляясь к тому месту, откуда неслись звуки рогов, – теперь будем учтивы и ласковы, и я приглашаю вас ужинать у герцога Энгиенского.
XIV
Мы уже сказали, что наши самозванцы-вельможи уехали на превосходных конях. Лошади их имели важное преимущество: они были свежее лошадей, явившихся утром с дворянами.
Они скоро примкнули к свите принцесс и без труда заняли место между охотниками. Гости съехались из разных провинций и не знали друг друга, стало быть, наши рыцари, забравшись в парк, могли прослыть за приглашенных.
Все прошло бы без беды, если бы они держались на своем месте или даже если бы они опередили других и смешались с егермейстерами, но они поступили гораздо хуже. Через минуту Ковиньяку представилось, что травлю дают собственно для него. Он выхватил из рук слуги трубу, бросился вперед всех охотников, скакал куда попало, без устали трубил, сам не разбирая, что трубит, давил собак, опрокидывал слуг, приветливо кланялся встречным дамам, кричал, бранился, выходил из себя и прискакал к оленю в ту самую минуту, как бедное животное выбилось из сил.
– Сюда! Сюда! – кричал Ковиньяк. – Наконец-то мы поймали оленя! Он здесь!
– Ковиньяк, – твердил ему Фергюзон, не отстававший от него, – Ковиньяк, из-за вас выгонят нас всех. Ради бога, потише!
Но Ковиньяк ничего не слышал и, видя, что собаки не сладят с оленем, сошел с лошади, обнажил шпагу и кричал во все горло:
– Сюда! Сюда!
Товарищи его, все, кроме осторожного Фергюзона, ободренные его примером, готовились напасть на добычу, как вдруг главный егермейстер, отстранив Ковиньяка своим ножом, сказал:
– Потише, милостивый государь, сама принцесса управляет охотой, стало быть, она сама заколет оленя или предоставит эту честь кому заблагорассудит.
Ковиньяк пришел в себя от этого грубого замечания. Когда он неохотно отступал, прискакали все прочие отставшие охотники и составили кружок около несчастного оленя, который лежал под дубом.
В ту же минуту в главной аллее показалась принцесса. За нею следовал герцог Энгиенский, вельможи и придворные дамы, желавшие иметь честь сопутствовать ее высочеству. Она вся горела, чувствуя, что начинает настоящую войну этим подобием войны.
Прискакав в середину круга, она остановилась, гордо оглянула всех присутствующих и заметила Ковиньяка и его товарищей, на которых злобно поглядывали охотники.
Егермейстер подошел к ней с ножом. Этот нож из превосходной стали и превосходно отделанный обыкновенно служил принцу Конде.
– Ваше высочество изволите знать этого гостя? – спросил он тихим голосом, указывая глазами на Ковиньяка.
– Нет, – отвечала она, – но если он здесь, так, верно, кто-нибудь знает его.
– Его никто не знает, и все, кого я спрашивал, видят его в первый раз.
– Но он не мог въехать в ворота, не сказавши пароля.
– Разумеется, не мог, – отвечал егермейстер, – однако же осмеливаюсь доложить вашему высочеству, что его надобно остерегаться.
– Прежде всего надобно узнать, кто он.
– Сейчас узнаем, – отвечал с обыкновенною своею улыбкою Лене, который ехал за принцессою. – Я послал к нему нормандца, пикардийца и бретонца, они порядочно порасспросят его. Но теперь не извольте обращать на него внимание, или он ускользнет от нас.